Станислав Кучер был одним из лиц ТВ-6 в 1990-е: несмотря на то, что телеканал считался «молодежным», ведущему удалось сделать популярную аналитическую программу «Обозреватель». Молодая аудитория помнит Кучера ведущим канала «Совершенно секретно» и радиостанции «Коммерсантъ-FM». Журналистке Наталии Ростовой Станислав Кучер рассказал, как складывались его отношения с одним из владельцев ТВ-6, олигархом Борисом Березовским, а также о том, как бывший первый замглавы кремлевской администрации Владислав Сурков не позволил стать оппозиционеру Алексею Навальному телевизионной звездой.
— Вы начали работать журналистом уже в очень романтические для журналистики времена, правда?
— Когда я поступил в МГИМО, времена стали серьезно меняться — это был 1989 год, эпоха расцвета журналистики, триумфа «Взгляда», «До и после полуночи», «600 секунд», «Двенадцатого этажа», «Пятого колеса». Журналистика на глазах превращалась из ремесла в миссионерскую профессию, способную изменить мир, разбудить соотечественников, помочь превратить СССР в новое государство.
На первом курсе я понял, что буду заниматься не только международной журналистикой, как планировал. Я смотрел на своих старших коллег из программы «Взгляд», большинство которых составляли международники — на Сашу Любимова, Диму Захарова, Артема Боровика, на того же Познера, который проводил телемосты, и думал, что международники возвращаются в страну, и именно здесь происходит все самое главное. Был романтизм, я бы сказал, осознанный романтизм — журналисты понимали, что делают большое дело, и я хотел к этому присоединиться.
Однажды вместе с Сережей Брилевым, моим другом и однокурсником, мы вместе написали заметку о конференции ООН, которая проходила в МГИМО, и стали ходить с ней по разным газетам. Пришли в «Комсомольскую правду», поднялись на шестой этаж. Там заметку прочли и сказали, дословно: «Ребята, ваша заметка не для нашей газеты, но в вас что-то есть». И предложили остаться.
Первая заметка вышла у Сержа. Она была короткая — кажется, об открытии какой-то больницы, — но мы обмывали ее так, будто слетали в космос. Мой первый репортаж — и сразу на первой полосе — вышел через несколько дней, 1 мая 1990-го, и назывался «С красным флагом на черный рынок» — о том, как спекулянты распродавали советскую символику. Вскоре мы с Сергеем стали стипендиатами «Комсомолки», так называли репортеров, которые учились в вузах и одновременно печатались в газете.
— Как бы вы объяснили читателям, которые не застали или не помнят ту «Комсомольскую правду», чем она была? Почему ее читали 22 миллиона человек?
— В конце 1980-х — начале 1990-х это была газета с очень качественным журналистским коллективом. Это было время, которое разбудило все лучшее в журналистике; к началу 1991-го контроль коммунистической партии ослаб окончательно, и КП, оставаясь органом ЦК ВЛКСМ, вовсю критиковала и партию, и комсомол. При этом не пришли еще олигархи, которые приватизировали газеты и развязали информационные войны. Старым хозяевам было уже не до СМИ, новые еще не появились, а потому в это благословенное время газетами руководили сами журналисты.
— Вы уже работали на ТВ-6, когда проходила выборная кампания 1996 года. Как вы сейчас ее вспоминаете?
— В апреле 1995 года я начал вести еженедельную информационно-развлекательную программу о будущем, которую придумал продюсер Дмитрий Ворновицкий — «Прогнозы недели». Появлялся я на канале редко, в основном на летучках. Программа довольно успешно прошла, и ее расцвет как раз пришелся на начало и середину 1996-го, когда в России шла избирательная кампания. Изначально «Прогнозы» были программой, которая бралась за любые темы от науки до моды. Но к началу президентской гонки мы, сами того не заметив, стали посвящать почти все сюжеты политике.
Конечно, у нас не было такого инсайда, которым могли похвастаться НТВ, ОРТ или ВГТРК. Мы продолжали оставаться молодежным каналом, в этом смысле спрос с нас был не такой большой. Тем не менее, меня стали приглашать на разные политические тусовки, встречи с министрами из команды Ельцина, несколько моих товарищей стали работать в ельцинском предвыборном штабе.
Наши симпатии были, безусловно, на стороне Ельцина, и даже не его лично, а новой системы, которую он олицетворял. Но Геннадий Зюганов регулярно появлялся у нас в студии, мы часто брали у него и его товарищей по партии интервью. В отличие от некоторых коллег с других каналов, мы не пытались показать его хуже, чем он был на самом деле, не ставили специально свет так, чтобы подчеркнуть недостатки внешности. Мы работали честно, искренне и объективно, согласно нашим пусть и идеалистическим, но, на мой взгляд, единственно верным представлениям о журналистике. В этом смысле мы точно не изменили в 1996-м профессии, а потому мне нет нужды сейчас посыпать голову пеплом и сожалеть о том, что ради демократии пришлось поступиться принципами.
Борис Ельцин в Перми во время предвыборной поездки. Май 1996-го / Фото: Александр Сенцов / ТАСС
Именно в 1996-м «Прогнозы» волей-неволей превратились из развлекательной программы в информационно-аналитическую. В итоге 6 октября 1996 года в эфир вышла уже качественно новая для молодежного ТВ-6 программа — «Обозреватель», которая прожила яркую жизнь длиной в три с половиной года.
Осенью 1996-го на телевидении в России существовали три аналитические программы. «Итоги» Евгения Киселева, которая к тому моменту была ветераном политической аналитики и стала эталонной — в той или иной степени на нее равнялись все. Программа Сергея Доренко, запущенная той же осенью, и программа «Зеркало» Николая Сванидзе. Отличие «Обозревателя» заключалось в том, что практически никакого идеологического контроля мы не ощущали. «Обозреватель» делала очень молодая команда, средний возраст корреспондента был 23-24 года. Мне самому было 24. Таким образом, я стал, наверное, самым молодым политическим обозревателем в истории российского телевидения. На несколько лет старше меня были только мои соавторы — шеф-редактор Александр Погосов и главный продюсер Дмитрий Ворновицкий.
При производстве программы мы руководствовались принципом «ирокезской демократии»: во время обсуждения тем на летучке слово не просто имел каждый от младшего редактора до продюсера по звонкам — ни одно творческое решение не считалось принятым до тех пор, пока в его необходимости не была убеждена вся команда. Руководство канала, случалось, выражало недовольство, но в первые полтора-два года критика касалась только профессиональных телевизионных вопросов, в плане политической ориентации и идеологии на нас не давил вообще никто.
Наверное, нашей вольнице и свободному плаванию не мешали в том числе и потому, что поначалу на фоне политических программ с федеральных каналов мы казались юными и безобидными. Рейтинги у «Обозревателя», как и у всего ТВ-6, были ниже, чем у конкурентов с общенациональных НТВ и ОРТ; с «Зеркалом» мы шли почти все время вровень. Зато и стоила наша программа на порядок меньше. Если один выпуск «Итогов» обходился на тот момент, как минимум, — 50-60 тысяч долларов, то наш, со всеми зарплатами и командировками, вписывался в шесть-семь тысяч. В общем, амбициозность и упорство молодых сделали свое дело — мы очень скоро стали попадать во все телевизионные обзоры, о нас регулярно писали все лучшие телекритики той поры — Ирина Петровская, Юрий Богомолов, Анна Качкаева. Мы превратились в цитируемую программу, у нас была репутация молодых, нахальных и совершенно неангажированных.
— Отношения журналистов с олигархами сейчас очень мифологизированы. Как произошла ваша первая встреча с Борисом Березовским, владельцем ТВ-6?
— Когда мы пришли осенью 1996 года работать на канал, это было акционерное общество «Московская независимая вещательная корпорация». В ней по 37,5% принадлежало [одному из основателей ТВ-6 Эдуарду] Сагалаеву и Березовскому, а оставшиеся части были распределены между правительством Москвы, «Лукойлом» и еще несколькими совсем миноритарными акционерами. Ни у Сагалаева, ни у Березовского не было контрольного пакета, поэтому единоличного хозяина у канала не было. В конце 1999-го Сагалаев продал свои акции Березовскому.
С Березовским мы познакомились в начале 1997-го, когда был очередной скандал с его участием, и я пригласил его в студию для интервью, задавал разные, в том числе некомфортные для него вопросы. Мне понравилось, как он реагировал: отвечал спокойно, не раздражался, был довольно убедителен. Сколько раз потом мы с ним ни общались, ни разу не было ни тени намека на давление. Были случаи, когда мы спорили. Бывало, он считал, что я не прав, что у меня недостаточно информации. Но мне кажется, что я с самого начала поставил себя так, что со мной невозможно было разговаривать на языке хозяина. Мне кажется, он понимал, с кем имеет дело и был достаточно умен, чтобы не пытаться давить.
Первая — она же последняя — попытка управлять «Обозревателем» случилась осенью 1999 года, когда информационная война сторонников Путина и сторонников Лужкова с Примаковым была в разгаре. Вы помните, на стороне Путина выступал прежде всего Сергей Доренко и все СМИ, которые поддерживали стоящую за Путиным «Семью». С другой стороны был НТВ, который занимал четкую антипутинскую и пролужковско-примаковскую позицию. Вместе с ним был ТВЦ и несколько СМИ, принадлежащих группе «Мост» Гусинского. Доренко талантливо мочил Лужкова и Примакова, Киселев интеллигентно старался их защищать и интеллигентно же мочил Путина и его сторонников. Караулов на ТВЦ, естественно, защищал Лужкова, а Сванидзе на РТР старался балансировать, склоняясь в сторону Путина.
Несмотря на то, что продажа акций Сагалаева Березовскому на тот момент уже состоялась, команда «Обозревателя» делала свою работу так, как привыкла делать. Мы записали большие интервью и с Примаковым, и с Лужковым, и с Путиным, причем противники Путина появлялись в нашем эфире, пожалуй, чаще, чем сторонники. Мы делали сюжеты по каждому эпизоду скандального противостояния, и как журналисту мне повезло — помимо собственного анализа, мои комментарии основывались на информации, которую я имел лично от Березовского с одной стороны и лично от Примакова — с другой.
«Отечество — Вся Россия»: мэр Санкт-Петербурга Владимир Яковлев, Евгений Примаков и мэр Москвы Юрий Лужков. Москва, август 1999-го / Фото: Антон Денисов / ТАСС
Был такой яркий эпизод, когда в эфир вышел сюжет Доренко — в том духе, что какой же надо обладать пустой головой, чтобы всерьез рассматривать Примакова на пост президента России. Это был сюжет о том, что Примаков якобы сломал шейку бедра, и чуть ли не на ладан дышит. Ровно на следующий день после этого я оказался в Сочи в санатории «Правда», где свой день рождения отмечала мама моего близкого друга. А этот близкий друг был сыном очень близкого друга Евгения Максимовича. Я своими глазами наблюдал, как Примаков с Томасом Колесниченко поднимался на своих двоих, без всяких костылей, по высоченной лестнице, которая ведет от пляжа к основному зданию санатория. Ее не каждый 30-летний преодолевал без остановок. Не было никаких камер, никто это не снимал, равно как никто не снимал последующую вечеринку, где Примаков прекрасно «тамадил» и пускался в танец с юбиляршей. Это был не гопак и не танец вприсядку, но чувствовал он себя прекрасно, и ничто не выдавало в нем человека с переломанной шейкой бедра, который дышит на ладан.
Я сказал помощникам Примакова, что они неправильно себя ведут, не опровергая откровенное вранье, хотя легко могли бы это сделать, просто показав видео танцующего политика. «Стас, — ответил мне близкий друг Примакова, — есть большая политика, а есть жизнь. Сейчас всем хорошо. Зачем портить праздник каким-то пиаром?» Я восхищаюсь такой позицией, но по сей день уверен, что они недооценили своих соперников, переоценили любовь народную, а как политики и пиарщики допустили множество непростительных ошибок.
В ноябре 1999-го борьба между лагерями Примакова и Путина достигла наивысшего накала. Это было воскресенье, я работал в Останкино, готовил предачу, которая выходила в семь вечера. И вот часа в три звонит мне лично Борис Абрамович Березовский. Стас, говорит он, я сижу сейчас в доме приемов «ЛогоВАЗа», рядом — [в то время — первый замруководителя администрации президента] Игорь Шабдурасулов, [гендиректор Первого канала] Костя Эрнст, [телеведущий] Саша Любимов. Мы считаем, что время нейтралитета закончилось, и твоя программа должна выступить на нашей стороне. Он предложил мне дать сюжет с компроматом на группу «Мост», поддерживающую Примакова и Лужкова. Я отказался, сославшись на то, что программа сверстана, и у нас не хватает для этого места. Он положил трубку.
Через некоторое время он перезвонил, сказал, что пора присоединяться, и это уже не просьба. Поскольку он прежде со мной так не разговаривал, я сказал «хорошо», повесил трубку, сел в машину и сам приехал в дом приемов «ЛогоВАЗа». Попросил, чтобы мы остались вдвоем. Все высокопоставленные телевизионные начальники вышли, а у нас состоялся короткий и прямой разговор. Я сказал, что профессионалы и зрители уважают меня за репутацию независимого журналиста, что она долго завоевывается и быстро теряется. Плюс, мы не были Первым каналом, и ни мне, ни моим сотрудникам не платились гонорары, которые шли Доренко. Мы занимались разными видами деятельности, я — журналистикой, а Доренко — телевизионным политическим терминаторством, чего он и сам не скрывал. Я объяснил Березовскому, что не хочу быть окопником информационной войны, на роль генерала или маршала меня никто не звал, да и рано мне в 27 лет менять профессию. Он ответил, что я все хорошо объяснил, что давить он больше не будет. Но, сказал он, пойми тогда и ты меня: ты мне сейчас отказываешь в поддержке и, если будет наезд на тебя, я тоже помочь не смогу. Мы разошлись, и действительно никто больше ничего не требовал. И когда позже у меня были проблемы с руководством канала — не с Сагалаевым, а с генеральным директором; когда программу «Обозреватель» было решено отправить в творческий отпуск — по сути, это было решение о закрытии, Березовский мог вмешаться и повлиять, но не вмешался и не повлиял. После Нового года программа закрылась, формальной причиной была названа неспособность канала обепечить адекватное финансирование.
Однажды, когда Березовский уже был избран депутатом, а Путин стал и. о. президента, я пришел к нему в Думу, чтобы подписать у него, как у главного акционера, бумагу, касавшуюся увольнения с ТВ-6. Он сидел с видом абсолютного триумфатора, легко все подписал, а затем спросил, не жалею ли я, что занял тогда ту позицию. Обрати внимание, сказал он, Путин — президент, все получилось, типа зря ты был против. Я напомнил, что я был не столько против Путина, сколько против того, чтобы из журналистов переходить в «гвардейцев кардинала». А потом не удержался и напомнил концовку фильма «Серые волки» — о том, как смещали Хрущева и приводили к власти Брежнева. Березовский не смотрел это кино, и я вкратце пересказал ему финал. Организаторы переворота — Семичастный, Подгорный, Шелепин и еще несколько игроков — сидят в бане, чокаются за победу и просят принести пива молодого Леню Брежнева, в котором они видели скорее марионетку, нежели самостоятельного политика. Заканчивается фильм титрами — о том, сколько дней после этого продержался Подгорный, сколько — Семичастный, сколько — остальные заговорщики, а Леонид Ильич Брежнев стал единоличным руководителем партии, правительства и всей страны и правил еще 17 лет.
Березовский параллель понял, но рассмеялся: «Стас, ты все-таки еще очень наивный парень, не понимаешь, как все работает. В нашем случае это не повторится. Мы его так держим, что никаких параллелей не будет». Меньше, чем через год Борису Абрамовичу пришлось уехать за границу, и скоро он стал внутренним врагом номер один. Меньше, чем за два года человек, которого называли «серым кардиналом», демонизировали и считали чуть ли не самым могущественным в России, превратился в маргинального политэмигранта. Он был слишком уверен в превосходстве собственного ума над чьим бы то ни было и стал жертвой одной из самых банальных политических интриг. Его история — не первый и не последний урок, но, безусловно, один из самых ярких и убедительных. Его стоит помнить всем гениям большой политики, в кавычках и без. Сегодня ты во дворце, а завтра — в душной ванной.
Владимир Гусинский, Олег Попцов и Борис Березовский на приеме в английском посольстве. Москва, 1996-й / Фото: Александр Потапов / Коммерсантъ
— Вы говорите, что Березовский совершенно не вмешивался в программу, а тем временем журналист Григорий Нехорошев, например, рассказывает историю о том, как его уволили после сюжета об израильском гражданстве Березовского.
— Прошу прощения, а кем на тот момент был Нехорошев?
— Журналистом в «Скандалах недели» на ТВ-6.
— Честно говоря, я не помню Нехорошева в «Скандалах недели». И этой ситуации — тоже. В любом случае, я этой программой не управлял, у «Скандалов» было свое руководство, как влиял на него Березовский — понятия не имею.
— А вы помните, как ездили к [президенту Белоруссии] Александру Лукашенко с большим количеством ведущих журналистов и главных редакторов?
— Конечно.
— Можете об этом рассказать? А я в ответ прочитаю, что мне рассказал об этом [журналист] Сергей Пархоменко, потому что вас он в этой истории вспоминает.
— Белорусский журналист Павел Шеремет был арестован после того, как пересек белорусскую границу и рассказал в эфире о том, как прекрасно она охраняется. Насколько я понимаю, Березовский с Гусинским договорились вывезти десант российских журналистов для переговоров с Лукашенко — чтобы его уговорить освободить Павла. Отправилось туда как минимум два самолета. Был самолет с Березовским, Гусинским, Сагалаевым, а помимо владельцев СМИ были главные редакторы и ведущие журналисты. Среди них и я. Мы прилетели в Минск, в Беловежскую пущу. У нас состоялся большой разговор с Лукашенко. Насколько я понимаю, Лукашенко был польщен самим фактом такого внимания — тем, как много известных и уважаемых персон прилетели его просить. Александр Григорьевич вообще любил внимание и часа два велеречиво убеждал нашу звездную тусовку, что никакой он не душитель свобод. Все закончилось хорошо, Шеремета выпустили.
А эпизод, о котором вы спрашиваете… Был в нашем общении перерыв. Березовский, Сагалаев и Гусинский удалились вместе с Лукашенко, а журналисты были предоставлены сами себе. В одном из помещений резиденции стоял красивый бильярдный стол. И поскольку мы с Сергеем Пархоменко любили бильярд и уже не раз скрещивали кии во время журналистских турниров, то и здесь решили не упустить шанс сыграть партейку. Вдруг появляются Березовский, Гусинский и Сагалаев: «Ставлю сто тысяч долларов на Пархоменко», «Ставлю сто тысяч долларов на Кучера». Мы с Пархоменко возмутились: «Мы, что ли, гладиаторы тут бесплатно выступать?» И то ли в шутку, то ли всерьез сказали: «Мы, конечно, готовы сыграть, но — за серьезный процент». — «Никаких проблем». Сыграли. Сергей играл превосходно, но ему не повезло, и я выиграл. Гусинский не то чтобы стушевался, но как-то быстро дематериализовался в пространстве (Гусинский, как владелец «Медиа-Моста», ставил на Сергея Пархоменко, главреда журнала «Итоги», который входил в холдинг; Березовский делал ставку на Кучера, ведущего принадлежащего ему ТВ-6 — прим. «Медузы»).
Эта история любопытна продолжением. Когда в этом же году через несколько месяцев проходил экономический форум в Давосе, там на одном из приемов для гостей снова встретились Сагалаев, Березовский, Гусинский и я. Увидев, как Гусинский увлеченно воркует с Березовским, я подошел к Сагалаеву и спросил: «Эдуард Михайлович, помните спор? Сто тысяч долларов — большие деньги». Березовский в канал ТВ-6 не вкладывал и близко столько, сколько вкладывал Гусинский в НТВ, и деньги имели для нас значение. «Конечно, — сказал Сагалаев. — Точно! Ну-ка!» Мы к ним подошли, Сагалаев напомнил о споре Березовскому, и тот сказал: «Да, кстати, Вова [Гусинский], как там сто тысяч долларов?» — «Какие сто тысяч? Какой Кучер? Какой Пархоменко? Какой Лукашенко?» Гусинский сделал вид, что сам Станиславский поверил бы в его искренность. Как сейчас помню, Березовский ответил: «Володя, вот так ты во всем, это называется shit business, shit business». Так мы с Пархоменко и не заработали процентов со ста тысяч, которые могли бы поделить и купить своим женам много-много цветов.
— А вот версия Пархоменко.
— Все — святая правда. Сережа согласится, думаю, но так получилось, что я тогда выиграл.
— После закрытия «Обозревателя» вы по приглашению Олега Добродеева пошли на РТР?
— Да. В этот момент сохранялась еще надежда на то, что Путин, придя к власти, как минимум, будет выполнять обещания, которые он давал во время предвыборной кампании. И не будет речи о моментальном сворачивании гражданских свобод и наступлении на СМИ. Хорошим знаком было назначение Олега Добродеева на ВГТРК в самом начале 2000 года, когда Путин еще не стал формально президентом. У Добродеева была репутация лучшего медиаменеджера страны, лучшего информационщика, человека, который сделал НТВ. ВГТРК, российское телевидение, которое было крупнейшей структурой, владеющей радио и телевидением по всей стране, сильно уступало НТВ и Первому каналу по всем профессиональным позициям. Ресурс пропадал зря, и назначение Добродеева было воспринято как возможность возрождения ВГТРК как качественной современной телекомпании.
Когда Добродеев меня позвал, у нас состоялся короткий разговор. Он сказал, что готов, чтобы я пришел в любом качестве. Я считал необходимым устроить всех моих людей, которые остались без работы после закрытия «Обозревателя». Заодно хотел попробовать себя в новом жанре. Мы придумали общественно-политическое ток-шоу о ключевых проблемах страны, которое назвали «Наше дело». Весной и летом 2000 года мы совместно с телекомпанией АТВ сделали несколько выпусков, которые выходили в 11 вечера. Получилось неплохое ток-шоу, о котором отлично отозвались и зрители, и телекритики. С сентября его поставили в прайм-тайм — в девять вечера в пятницу; но после двух эфиров «Наше дело» было закрыто. Для меня это событие стало последним гвоздем в крышке гроба сомнений на тему, изменится ли в стране информационная политика, сохранится ли плюрализм мнений и тренд на развитие рынка независимых СМИ в 2000-е годы.
— О чем был последний выпуск? Что вызвало такую реакцию?
— Каждая программа длилась час. Мы брали тему, про которую каждый житель России мог бы сказать: «Это меня касается. Это мое дело». Первой темой, которая несколько месяцев спустя решила судьбу всей программы, стала судьба атомного подводного флота России. Выпуск состоял из нескольких репортажей. Я выезжал на базы Северного флота, разговаривал там с капитанами-подводниками — недели через две после того, как там побывал Путин и ночью поплавал на подводной лодке. Другая съемочная группа слетала на Дальний Восток, где атомные крейсеры утилизировали. А затем в студии репортажи обсуждало экспертное сообщество из военных, адмиралов, политиков, специалистов по российско-американским отношениям.
Владимир Путин на командном пункте подводной лодки «Карелия». Мурманская область, 6 апреля 2000-го / Фото: Владимир Родионов, Сергей Величкин / ТАСС
— Задолго до «Курска»?
— Передача вышла в эфир за три месяца до «Курска». В ней было долгое и откровенное интервью с капитаном подводной лодки, на которой плавал Путин. Он, в частности, сказал, что, если власть и дальше будет только кататься на подлодках, давать обещания о поддержке военных, но не выполнять их, то будет неудивительно, если лодки однажды начнут тонуть. Очень многие сильные мужчины от мичманов до адмиралов не стеснялись с горечью говорить о своем бедственном положении, о том, что подводники готовы размещать рекламу пива на своих лодках, лишь бы хоть как-то заработать. Над лодками брали шефство города, присылая в гарнизоны картошку, яблоки и прочую элементарную еду, у офицеров не было квартир, а у лодок — ресурсов, чтобы выходить в походы. Программа вышла в эфир, собрала большую аудиторию, все за нее благодарили, в том числе и руководство канала.
Летом вышло несколько других выпусков, а осенняя наша премьера состоялась через три недели после того, как затонул «Курск», и через несколько дней после пожара на Останкинской башне. В студии были [министр печати] Михаил Лесин, прочие министры и ответственные чиновники. И это тоже была жесткая программа с критикой безответственности и раздолбайства больших начальников. Программа шла в прямом эфире на «Орбиту», а в вечерний московский эфир должна была идти минимально сокращенная запись.
После эфира Олег Добродеев позвонил мне и в непривычно категоричной форме попросил вырезать несколько фрагментов программы. Между тем, у нас с Олегом была изначальная договоренность о том, что любые вопросы, касающиеся цензуры, мы будем обсуждать заранее, а не в последний момент. Плюс, я прямо сказал Добродееву, что все понимаю, есть неизбежные политические игры, я готов идти на допустимые компромиссы, иногда выступать дипломатом, но есть грани, которые я как профессионал переходить не хочу. Он эту позицию тогда поддержал, мне казалось, что мы говорим на одном языке. И вот, несмотря на наши договоренности, через несколько месяцев после прихода на ВГТРК я впервые столкнулся с прямым вмешательством по исключительно цензурным соображениям. Скрепя сердце я согласился, мы сократили программу, а вечером, когда включили телевизор, чтобы порадоваться осенней премьере, были поражены. На экране появилась старая шапка программы, еще весенняя, а вслед за ней начался тот самый первый выпуск, посвященный судьбе атомного подводного флота, который выходил в апреле. В течение пяти минут мне позвонили Добродеев и Лесин, пытаясь понять, что произошло. Я сам не знал, и, если честно, не знаю всей правды до сих пор. Есть версия, что это была простая ошибка техника, который взял с полки старую кассету и поставил в эфир. Впрочем, наши сотрудники принесли в эфирную аппаратную именно ту программу, которая шла на «Орбиту». После гибели «Курска» этот факт был рассмотрен как идеологическая диверсия. Программа была закрыта сразу, официальным поводом стали некачественные новые декорации. По-моему, в «Московских новостях» даже вышла заметка под таким заголовком — «История с декорациями».
Все стало предельно ясно, но я решил еще побороться. Добродеев, я уверен, тоже был не в восторге от советов и рекомендаций, которые ему давали сверху и, видимо, тоже поначалу на что-то надеялся. Мне он сказал, чтобы я на какое-то время затаился. Если хочешь, сказал он, можешь ничего не делать, получать какое-то время зарплату, а потом все наладится само собой.
Я долго сидеть без дела не мог и решил попробовать себя в жанре документального кино. Пришел к Добродееву и сказал, что хочу сделать большой спецреп. Вместе с режиссером и оператором мы отправились на таджикско-афганскую границу, где за три недели сняли фильм «Несентементальное путешествие» — о борьбе пограничников с наркотрафиком, о буднях наших бойцов, об отношениях с местными жителями, о древних традициях и красоте гор. Один из пограничников обвинил в организации наркотрафика руководство Таджикистана. Фильм удался, свидетельством чему стал высокий рейтинг и отзывы коллег. Онако вскоре после эфира раздался звонок, то ли напрямую от Рахмонова, президента Таджикистана, то ли от [пресс-секретаря президента Алексея] Громова — я уже не помню деталей, и обещанного повтора этого фильма уже не было.
Казалось, что моя карьера на ВГТРК закончилась, но тут вмешался глава Совета Федерации Егор Строев. На канале выходила программа «Федерация» о жизни регионов. Она прославилась большим количеством «джинсы» и низким рейтингом. Строев предложил Добродееву попробовать в качестве нового автора и ведущего меня, рассчитывая на то, что я как хороший его знакомый, земляк-орловчанин, буду отстаивать нужные интересы. А Добродеев понимал, что я, как не последний журналист, смогу сделать программу интересной. Так мы сделали информационно-аналитическую программу «Большая страна», которая успела выйти в эфир аж четыре раза.
Подготовка последнего выпуска пришлась на день разгона НТВ. Как вы помните, Добродеев лично включился тогда в процесс, это был огромный личный конфликт для него — организовывать разгром телекомпании, которую он создал, и смотреть в глаза людям, которых он брал на работу и перед которыми ставил стандарты качества. Когда я позвонил ему и сказал, что мы не можем обойти своим вниманием историю НТВ, то Олег в необычайно резкой для него форме заявил: «Можете, и обойдете». Я попробовал с ним спорить, вспоминая договоренности по приходу, предлагал компромиссные варианты — не говорить об этом скандале, но рассказать, что происходит с региональными станциями. Любые формы комментирования этого конфликта он запретил. «Ок, тогда я поступлю так, как считаю нужным», — сказал я. Он мне ответил той же фразой.
Перед эфиром я собрал команду и объявил, что собираюсь сделать в прямом эфире комментарий, после которого программу закроют. У меня есть два варианта, заметил я, в частности, можно сказать, что позиция ведущего не совпадает с позицией коллектива программы. Меня тут же остановили, стали стыдить в духе «Кучер, ты кем вообще нас считаешь?» и все хором утвердили фращу о «позиции коллектива программы, которая не совпадает с позицией руководства канала». Программа вышла в эфир. С Добродеевым мы даже не встретились, я и весь наш коллектив был уволен. Об этом написано во втором издании книги Шендеровича об НТВ.
Моя карьера на российском телевидении закончилась, стало ясно, что работать на любом канале, влияние на который имеет или будет иметь Добродеев, я уже вряд ли смогу. Впрочем, видя, во что превращается государственное телевидение, я и сам уже не представлял себе вариантов работы в «новых исторических реалиях».
Встреча журналистов телекомпании НТВ во время конфликта редакции с акционерами компании. 5 апреля 2001-го / Фото: Андрей Гореловский / ТАСС
— Тем не менее, похожая история у вас приключилась и с «Бойцовским клубом» — программой, которая вышла в эфир годы спустя, тоже всего несколько раз.
— Два слова о том, что было между этим. В 2002-м я получил предложение [гендиректора ТВЦ] Олега Попцова делать еженедневную аналитическую программу «25 час» на ТВЦ. Я пришел туда вместе со своим близким другом Сергеем Цехмистренко, бывшим корреспондентом «Коммерсанта», главным редактором журнала «Деловые люди». Наш тандем потом сохранялся много лет в разных проектах — и на ТВЦ работали, радиостанцию «Коммерсант-FM» запускали, над программой партии [бизнемена Михаила] Прохорова работали… Параллельно с «25 часом» на ТВЦ я вел новости, но после событий в Беслане мы сделали предельно жесткий выпуск, который стал последней каплей — и Попцов программу закрыл. Точнее, программа осталась — ушла наша команда.
Несмотря на то, что уже к концу 2004-го все ключевые федеральные СМИ перешли под полный конроль президентской администрации, сохранялась надежда, что некоторым телеканалам все же оставят некую вольницу, пусть даже они окажутся в положении маргинальных. После нашего ухода с ТВЦ стало окончательно ясно: время, когда можно было прямым текстом говорить с телеэкрана неприятные вещи о власти, закончилось надолго. Где-то месяца за два до меня с НТВ был уволен Леонид Парфенов. Я же стал по сути последним строптивым политическим обозревателем метрового телеканала, с уходом которого зачистку основной информационной поляны можно было считать делом сделанным.
— Федеральный канал Рен-ТВ все еще оставался с программой Марианны Максимовской.
— Рен-ТВ не был метровым, а я имею в виду классические метровые федеральные каналы, которые вещали на всю страну. Естественно, с изменением технологии нормальное распространение получили и Рен-ТВ, и СТС, но их охват все равно не был сопоставим с тем охватом, которым могли похвастаться их метровые конкуренты.
После этого два года я реализовал себя в совершенно новом качестве — главного редактора журнала National Geographic Traveller. Мне было безумно интересно с нуля запустить и делать журнал о путешествиях, при том, что бюджет у нас, как в свое время у телепрограммы «Обозреватель», был, мягко говоря, скромный. Зато на наших страницах публиковались уникальные люди от больших путешественников до именитых политиков, которые писали нам очерки о своих путешествиях совершенно бесплатно.
— Это был сознательный уход от политики — в журнал о путешествиях?
— А мог быть несознательный? Политической журналистикой в эфире, как я уже сказал, заниматься стало невозможно. Проектов типа «Дождя» на тот момент близко не было. К тому же все, что я хотел сказать о Путине и его команде, об их планах на страну, я уже сказал, и не раз повторил. Сегодня часто ловлю себя на мысли, что все, что уже сейчас пишется в фейсбуке и в самых разных источниках, — это здорово, ярко и смело, но ровно то же самое в еще более смелой форме уже говорили в первые пять нулевых Парфенов, и [телеведущие Алексей] Пивоваров, и Максимовская, и [Ольга] Романова, и ваш непокорный слуга.
Потом открылся спутниковый телеканал «Совершенно секретно», мне предложили стать его лицом и первым ведущим, я делал программу с нескромным названием «Час Кучера», потом — «Наше время», одновременно — программу «Художник и власть», в которой я брал интервью у выдающихся представителей российской интеллигенции.
А в 2007-м году вдруг раздался звонок с ТВЦ. В стране грядет очередное потепление, сказали мне, мы хотим сделать новую программу. В это время в [московском] клубе-кафе «Билингва» регулярно проходили встречи интернет-публики; и продюсер Дмитрий Ворновицкий решил сделать из этого ток-шоу «Бойцовский клуб» — в записи, хоккейный вариант. В прямом эфире, конечно, такую программу никто пустить не мог. Стали искать двух ведущих — условного либерала и условного государственника. На роль либерала они решили взять меня, а на роль консерватора пробовали разных людей — Олега Кашина, Диму Быкова и других. В итоге взяли молодого политолога Павла Святенкова. Было записано две программы с его участием, и обе получили, как я понимаю, одобрение в президентской администрации. Для программы, у которой не было никакой рекламной кампании, она получила очень хороший рейтинг. Но стало ясно, что на роль второго ведущего Святенков не тянет — у него не было телевизионного опыта, как у меня, и я его, грубо говоря, «забивал», что и выглядело неважно и с професиональной точки зрения и, что еще важнее, с идеологической. Ну как в споре государственник может регулярно проигрывать либералу?
На роль шеф-редактора программы Ворновицкий позвал молодого блогера по имени Алексей Навальный. Леша был уже популярен в среде ЖЖ, обладал очевидной харизмой, прекрасно говорил. Короче, в какой-то момент мы с Ворновицким сказали ему: «А давай государственником будешь ты!» Он согласился, мы записали с ним замечательную программу. Выйди она в эфир — собрала бы огромную аудиторию и стала ток-шоу № 1 во всей стране. При всех особенностях канала ТВЦ, мы бы оставили далеко позади и Первый канал, и НТВ. Навальный был в кадре великолепен. Мне было очень приятно с ним работать, спорить, я чувствовал, что вот теперь с балансом полемики все в порядке. У него была прекрасная школа уличных выступлений, клубных дискуссий, он был отличным полемистом.
— Он был в «Яблоке» еще в это время?
— То ли был, то ли уже ушел, меня это мало интересовало. Важно то, что программа, увы, в эфир не вышла, она была зарублена в президентской администрации. Через неделю после закрытия программы в эфир мне позвонил Владислав Сурков. Предложил встретиться, познакомиться, поговорить о судьбах родины и подумать о сотрудничестве. Один из первых вопросов, который я ему задал, был о том, почему закрыли программу. Он прямым текстом сказал, что если бы программа стала регулярно выходить в эфир, то быстро завоевала популярность — закрыть ее потом было бы без скандала сложнее. А иллюзий в отношении контроля над Навальным и Кучером ни у кого не было.
Алексей Навальный на «Политических дебатах» в клубе «Билингва». Москва, март 2007-го / Фото: Ирина Черепонько
— Каким образом администрация видела программу до выхода в эфир?
— Это надо спросить у руководства ТВЦ. Я тогда там не работал, был просто приглашенным ведущим. Технологии я не знал, но представляю, как это выглядело. Был вице-президент канала, который отвечал за политическое вещание.
— Вячеслав Мостовой.
— Да. Он ходил регулярно на совещания в Кремль, и в принципе спасибо ему за то, что он проект одобрил и захотел запустить. А дальше все хором решили, что все это слишком, и был поставлен рекорд пребывания программы в эфире с моим участием — два выпуска.
— А тема какая была, о которой вы спорили?
— По-моему, патриотизм, реальный и мнимый.
— С Сурковым вы до чего в итоге договорились?
— Он человек умный, поэтому мы потом встречались не раз. Он думал о том, как использовать мои способности и таланты в своих интересах — с точки представления о судьбах родины, разумеется. Я думал о том, как использовать его возможности в своих — с точки зрения моих представлений о прекрасном. В итоге мы, наверное, оба поняли, что это невозможно, поскольку наши представления о прекрасном расходятся.
— Совместно вы что-то сделали в попытках использовать друг друга?
— Нет. Мы много о чем говорили. О судьбах родины, в основном, но тема закончилась, и идеологически стало ясно, что быть ничего не может. Есть вещи, на которые я никогда не пойду, в силу биографии и мировоззрения.
А потом начался самый громкий мой проект — «Коммерсантъ-FM». Я делал его и в качестве креативного директора, и заместителя главного редактора, и ведущего политобозревателя.
— Каким образом он для вас прекратился?
— Очень просто. После очередного избрания Путина президентом стали вновь активно закручивать открученные слегка при [президенте Дмитрие] Медведеве гайки и менять команды ключевых медийных игроков. И вместо нашей команды пришла новая, более надежная и предсказуемая с точки зрения интересов Кремля. Конечно, негласно были установлены новые цензурные рамки, в которых мне стало скучно. Поэтому с радио ушел главный редактор Дмитрий Солопов, ушли другие люди, ушел я. Заниматься политическим критическим, сатирическим комментарием даже на радио стало невозможно.
— Я помню попытки «сбалансировать» эфир «Коммерсантъ-FM», представить в нем больше «патриотов», Маргариту Симоньян.
— Все это можно было сделать тоньше и красивее. Как это, например, было сделано на «Эхе». Но не получилось.
— При всей этой бурной, богатой биографии; попытках, частых и успешных, закрыть ваши программы — вы продолжаете рваться в СМИ?
— Рвутся собаки, с цепи или к миске. Разные СМИ периодически зовут меня в качестве эксперта, гостя, я часто бываю на «Эхе», печатаюсь в «Снобе», на сайте МК [«Московского комсомольца»]. Конечно, мне грустно смотреть на то, во что превратилась журналистика и телевидение в моей стране. Конечно, я бы с удовольствием делал телепрограмму или телеканал, задачей которого стало не разъединение, а объединение людей — мне кажется, это главное, чего не хватает России. Но товарищам, которые руководят страной сейчас, эти материи, а стало быть, и медийные проекты малоинтересны. Поэтому рваться, выражаясь вашим языком, мне просто некуда.
Зато, как всегда бывает в таких случаях, кризис в одном помогает развитию в другом. Сейчас работаю над новым международным проектом, связанным с документальным кино, пишу рассказы и сценарии, много путешествую и радуюсь, наблюдая, как растут мои дочки.
